Он прижал к глазам большой и указательный пальцы.
— Почему вы в этом уверены?
— Потому, — ответил Томас, обращаясь к своей ладони, — что у него уже есть знаковая фигура.
«Мой сын».
Ночью его мучили сновидения из тех, что любят закладывать крутые виражи; он то засыпал, то просыпался снова; некоторые из снов были причудливыми, странными, некоторые жуткими, но все в равной степени плохими. Он мог вынырнуть из дремотной череды — кровь гулко билась во всем теле, — а затем вновь соскользнуть в длинный спор с Нейлом — так, о разных разностях, но явно не имеющих никакого отношения к тому, что творилось наяву. Засранец пожимал плечами и улыбался — ну-что-мне-с-тобой-по-делатъ! — после чего кошмар возобновлялся. Пулеметные очереди. Мертвые дети, которые отказываются вести себя хорошо, вечно отказываются...
Затем прозвенел звонок.
Его мысль проделала зигзагообразный путь, и сознание, пошатываясь, вернулось к нему.
Томас хлопнул по будильнику, потом понял, что это звонит телефон.
Уголки глаз зудели, все лицо было распухшим, как после солнечного ожога, — вероятно, он плакал во сне. Пошарив в темноте, он нащупал трубку.
— Привет. — Он прокашлялся.
— Том, это ты? — спросил кто-то. Сэм. — Том?
— Да, это я, Сэм. — Голос был все еще хриплый. — Что с тобой случилось вчера?..
— Послушай, Том, они нашли его.
Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть.
— Фрэнки?
— Они нашли его, и он живой. «Скорая» думает, с ним все будет в порядке.
— Вы нашли Фрэнки? — крикнул Томас, хотя голос его не слушался.
— Они прямо сейчас повезли его в больницу Святого Луки — Рузвельта.
— Святого Луки?
Его мысль бешено заработала. Почему именно туда? Потом — из всякой ерунды в университетской газете — он вспомнил: больницу Святого Луки недавно укомплектовали новым центром нейрохирургии...
«Нет-нет-нет...»
— Я буду мигом!
— Послушай, Том, — он явно расслышал вздох, — я, правда, думаю, тебе стоит подождать.
— Ждать? Что ты несешь? Ты же сказала, что он в порядке.
— Пожалуйста, Том. Поверь мне. Пусть доктора...
— Ты же сказала: он в порядке!
— Будет в порядке. Клянусь. Непосредственной опасности нет. Просто ты...
— Подонок сделал что-нибудь моему мальчику? Да или нет? Этот засранец его как-то поранил?
— Тс-с-с. Пожалуйста, Том. Это бу...
— Что он сделал с моим мальчиком?!
— Никто не...
Томас швырнул трубку и бросился вниз по лестнице.
Потом поездка представлялась ему какой-то безумной абстракцией. Огни, полосы, угроза.
Город — упрямый змеящийся лабиринт — весь в перекрестьях теней, издевательски хохочущий над еще одним отцом, остервенело вцепившимся в баранку. Гараж. Закопченный бетон. Тупая, ворчливая сестра, все время одергивавшая его.
— Скажите мне, черт возьми, где?
Дверцы лифта, распахнувшиеся, как занавес. Что это за шум?
Сэм в залитом светом флюоресцентных ламп холле, торопливо крутящаяся вокруг него, чтобы подготовить, уберечь. Джерард, свирепо уставившийся в пол.
— Том... Том... Том...
Он оттолкнул ее, и дальше — мимо, мимо всех этих профессиональных лиц, сверкающих ботинок, накрахмаленных халатов.
— Том... Он в порядке. В порядке. Он...
Этот шум.
Через дверь, вниз, в холл с множеством окон.
— Том, пожалуйста!..
Мимо врачей с бледными лицами. Кратчайшим путем, словно к его сердцу прицеплен поводок.
Огни. Кровать. Накрахмаленные простыни и мягкие хлопковые одеяла. Сдержать себя.
Его мальчик. Глаза круглые, как монеты, рот — зияющее «о». Искривленное тело корчится над незримым пламенем...
Фрэнки.
Сэм, впившаяся ему в плечи.
— Он никак не перестанет кричать, Том. Не может перестать...
Этот шум.
Слабый человек дивится, что оказался избранным. Сильному все известно заранее.
Конечно, такого рода знание не опишешь в словах. Не напечатаешь в книгах.
По-моему, так и лучше.
Ты вскрикиваешь, когда я касаюсь тебя. Хрипишь, когда я начинаю душить. Ты пытаешься отбиться от меня кулачками, которые слишком малы. Странная вещь — эта власть, какой я обладаю над тобой сейчас, — ты размякаешь, обращаешься в жидкость. Каждый клочок поверхности твоего тела беззащитен, даже те складки, что скрыты внутри. И все же я могу раздробить эту податливую среду на части, из которых ты состоишь.
Я переворачиваю тебя на живот, я всегда переворачиваю тебя на живот. Я провожу пальцем по твоей рассеченной спине. Эрекция следует мгновенно и требует удовлетворения.
Я достаю клещи, пальцы у меня липкие. Я перекусываю твой позвоночнику основания поясничного изгиба. И вот ты уже кукла — с помойки. Визжащая и рыдающая кукла.
Ты не чувствуешь, как я трахаю тебя.
Я снова перекусываю тебе позвоночник, на этот раз — у затылка. Осторожней, осторожней — я должен быть уверен, что ты еще дышишь. Я перекатываю тебя на спину, мажу ладони кровью. Я прикладываю их к своему телу, оставляя отпечатки там, куда ты так и не дотянулась.
Ваши теоретические объяснения, пожалуйста?
Я дрочу твоими безвольными руками, скользкими ладонями.
Я гляжу, как ты глядишь на меня. Мы с тобой — под одним большим молчаливым покровом. Я вижу, что ты понимаешь. До этого ты была непроницаема, но теперь ты — окно, прозрачный просвет в моем желании. О да, я вижу тебя. Неподвижную, как фотография на обложке журнала. С таким же ничего не выражающим лицом, как порнозвезда между случками. Такая сладкая. Сладкая. Как давно ты значишь только то, чего бы мне хотелось...