Нейропат - Страница 29

В глазах Гайджа блеснули слезы.

— Ну, тут он явно заблуждается, разве нет?

— Заблуждается в чем? — спросил Томас.

— В том, что ничто не имеет смысла.

— Я не совсем понимаю...

— Конечно, не понимаете, — прервал его Гайдж без всяких объяснений. Он покачал головой, как таксист-иммигрант, раздраженный нерешительностью пассажира насчет платы за проезд. — Так чего же вы хотите?

Томас и Сэм нервно переглянулись. Во внешности сидевшего перед ними человека было что-то трогательное и одновременно внушающее благоговейный ужас. Томас подумал, что наконец понял сказанное Сэм о мужчинах, которые мочатся, отойдя на два шага от писсуара.

— Не говорил ли вам Нейл чего-нибудь о... о предпосылках?

— Нейл?

— Я имею в виду Кэссиди. Говорил?

Гайдж довольно долго простоял, ничего не отвечая.

— Хотелось бы ответить «да», — наконец произнес он. — Но я действительно не помню.

— Вы уверены? — спросила Сэм.

Гайдж помрачнел.

— Знаете, какое мое излюбленное место, агент Логан?

Томас положил руку на колено Сэм — то ли чтобы предупредить, то ли чтобы приободрить ее, он и сам не знал.

— Нет, — ответила Сэм. — Какое?

— Метро, — сказал Гайдж со страдальческой улыбкой. — Чертово метро, там я сильнее всего чувствую себя дома. То есть... в своей тарелке. Сначала это было просто ощущение комфортности, понимаете? Но дальше — больше. Намного больше. Теперь у меня такое чувство, будто я встречаю Рождество с покойными родственниками. Просто сидя в метро, раскачиваясь в такт с незнакомцами.

Он повернулся — налить себе еще.

— Трогательно, правда? — хмыкнул он, не оборачиваясь.

— Может быть, будет лучше, если мы позвоним вам? — рискнул Томас.

— Смотрите-ка, теперь он меня ублажает, — произнес Гайдж, обращаясь к сводчатому потолку.

Он повернулся, постоял в нерешительности, затем с вызовом посмотрел на Томаса и Сэм. И, тепло улыбнувшись, произнес:

— Пошли, на хер, вон.

Томас и Сэм молча воззрились на него.

— Что именно вас так смутило? — спросил Гайдж. — Пошли? На хер? Вон?

Томас и Сэм поспешно встали.

— Можно позвонить вам, мистер Гайдж? — спросила Сэм. — Мы действительно...

— Го-о-о-споди! — возопил крепыш. — Пошли! На хер! Вон!

С каждым словом он, топая, надвигался на них, неотвратимый, как приговор.

Томас споткнулся о загнутый край персидского ковра. Сэм поддержала его. Широко расставив руки, Гайдж сгонял их к двери, ведущей в прихожую.

Возле двери они задержались.

Томас поднял голову и увидел, что все трое отражаются в зеркале с тяжеловесной рамой в стиле рококо.

— Трое незнакомцев, — произнес Гайдж со спокойствием, тем более пугающим, если вспомнить свирепое поведение хозяина несколько мгновений назад. — Известно ли вам, доктор Байбл, что такое — жить нигде? Глядеть, вглядываться и всякий раз обнаруживать, что ты — нигде?

Любопытно, однако в каком-то смысле Томасу это было известно. Но говорить об этом он не собирался.

— Но вы же стоите прямо перед нами, мистер Гайдж, у себя дома.

— Разве? Сомневаюсь... — Он задумчиво, исподлобья, взглянул в зеркало. — Да вы хоть понимаете, что это такое? Думаете, я вижу вас, знаю вас и проблема в том, что всякий раз, как я отворачиваюсь, я забываю, кто вы такие? Нет, это не так. Совсем не так. Когда я гляжу на вас — так же пристально, как я гляжу на вас сейчас, — я через секунду уже не узнаю ваши лица. И дело не в том, что ваше лицо каждую минуту меняется, становится чем-то, что я никогда не видел прежде. Просто незнакомое лицо. Непостижимое...

Гайдж оторвал взгляд от зеркала и повернулся к Томасу.

— Когда я смотрю в зеркало, мистер Байбл, меня здесь нет. Но хуже то, что вас тоже нет. Вы для меня не существуете. Только голос. Голос из тьмы.

Некоторое время Томас молча смотрел на него. А потом, запинаясь, сказал:

— Это последствия мозговой травмы. Вы должны по...

— Мозговой травмы? — переспросил бородач. — Мозговой травмы? Вы называете это так?

Он покачал головой и, широкими шагами пройдя мимо них, рывком распахнул одну из дубовых дверей.

— Что же это тогда? — спросил Томас, когда бородач уже перешагнул через порог.

— Вы не священник, — отрезал Гайдж.

Дверь грохнула, поглотив мир, с которым Томас только что стоял лицом к лицу.

Они не проронили ни слова, пока не закрылись двери лифта.

— Ваш вывод? — наконец спросила Сэм.

— Не знаю. Во-первых; он был пьян. Но что стоит за этим? Быть может, он страдает от какого-то посттравматического стресса... — Томас помолчал, стараясь осмыслить, что же, собственно, произошло. — Одно можно сказать наверняка...

— Что именно?

— Вы не заметили, как он вел себя с нами? Он ни разу не поглядел нам в глаза. А его жесты? В нашем присутствии он буквально съеживался от страха.

— И?..

Томас набрал в грудь побольше воздуху.

— Получается, что мы были для него какими-то чудовищами. Безликими чудовищами.

— Что вы такое говорите?

Томас заметил, что смотрит на свою руку, на тот палец, где когда-то он носил обручальное кольцо. Он подумал обо всех тех нервных процессах, которые бурлят под внешне спокойной поверхностью и с помощью которых удалось ввести пациента в такое состояние. Так вот куда метил Нейл! Не в сердце, а в душу.

— Теодор Гайдж живет в мире страшилок.

Только на заднем сиденье такси, на котором Томас так редко выбирался в Манхэттен, он почувствовал, что поездка в центр, на Федерал-плаза, чем-то смущает его. Манхэттен всегда сбивал его с толку — иначе и не скажешь. Город здесь напоминал геологический разрез, улицы и проспекты были руслами рек, глубокие, как каньоны на какой-нибудь древней марсианской равнине. Но чувство... Одновременно археологическое, словно огромная вывеска Центрального парка была оттиском какой-то божественно-королевской печати, и статистическое, словно великая карта человеческих упований этого вавилонского столпотворения, высеченная в монументальном камне.